Анахрон. Книга первая - Страница 113

113

Допили шампанское. Развеселились.

Поглощали мясо с чесноком, заедая ананасами. Много и беспричинно смеялись.

Лантхильду смешило киви. На Сигизмунда показывала, говорила что-то и, краснея, прыскала. Сигизмунд, в принципе, понимал, о чем ведет речи подпившая мави.

Когда шампанское стало выветриваться, Сигизмунд понял: пора разорять заначку. Полез далеко-далеко, а именно — в «аптечку». «Аптечка» была еще дореволюционная, темного дерева, висела на стене в гостиной. Очертаниями напоминала маленький орган. Украшалась завитушками и картинкой на ткани: джентльмен в сером и дама наблюдают за девочками, играющими с бело-рыжей собачкой. Очень умилительно.

Там-то и сберегал Сигизмунд бутылку настоящего «Реми Мартена». Несколько лет уже сберегал. Хотел как-нибудь на Новый Год распить. Чтоб уютно было, чтоб дом, свечи, елка. Да только все не случалось такого Нового Года.

А вот сейчас вдруг почувствовал — пора. Лучше уже и быть не может, шестое чувство подсказало. Водрузил на стол длинношеего пузана из темного стекла, приставил к нему две крошечные золотые рюмочки. Лантхильда безудержно расхохоталась.

Объяснять принялась про махта-харью и литильс рюмочки. Сигизмунд вспомнил про молотобойца и «пимм!» и тоже захохотал. Однако на рюмочках настоял. «Реми Мартен» требовал этикета. Стоял, черный и чопорный, и требовал.

Потому Сигизмунд знаками призвал девку к молчанию. Мол, будем сейчас ритуальничать. А в голове Лантхильды все вращался маховик: раскрутившись, не мог остановиться, воспроизводя одну и ту же шутку.

Сигизмунд разлил коньяк и поставил перед Лантхильдой рюмочку со словом: «Пимм!» После этого еще минут десять девка переставляла рюмочку и пиммкала. Сигизмунд ей вторил. В конце концов, оба стали напоминать парочку спятивших игроков в шашки.

Потом выпили. Коньяк был настоящий. Душистый огонь. Лантхильда изумилась, стала ртом воздух хватать — не ожидала, болезная. Сигизмунд налил ей пепси. Потом спросил:

— Слушай, Лантхильд, а хво ист махта-харья?

Девка напустила на себя важный вид. Приосанилась. Надула щеки.

Сигизмунд ткнул в ее надутые щеки пальцами, будто пузырь проткнул.

— Пуф! — выдохнула девка.

— Это я, стало быть, такой? — Сигизмунд надул щеки.

Лантхильда убежала, слегка загребая в стороны. Было слышно, как она с грохотом опрокинула что-то в «светелке». Появилась, зацепив плечом дверной косяк, с карандашом и бумагой. Плюхнулась рядом с Сигизмундом.

— Махта-харья ист… — Карандаш бойко забегал по бумаге. Сигизмунд наблюдал с восхищением. Во насобачилась!

На листке появилось изображение перекачанного «быка». Рожа зверская. Зубы оскалены. Волосы торчат во все стороны. Шея толстая. Борода веником. Интеллекта нет. И не предвидится.

— Махта-харья! — с гордостью произнесла девка.

— Так вот кем ты меня считала! — сказал Сигизмунд. И вдруг, испустив леденящий душу крик, сделал зверскую рожу и полез душить Лантхильду.

Та увернулась, оттолкнула его. Поскольку Сигизмунд неловко сидел на стуле, то едва не упал — Лантхильда успела подхватить его в последний момент.

— Хири, — сказала она. И на другом листке нарисовала второго «быка». Второй «бык» мало чем отличался от первого, разве что в плечах пошире, в тазу поуже.

— Махта-вэр, — сказала девка. И начала перечислять: — Вавила, брозар… Ариульф…

— Ик, — подсказал Сигизмунд.

— Нии, — сказала девка. — Зу харья ист. Зу махта-харья. Зу унзара альякундс ист.

— Ну вот, обозвали, — сказал Сигизмунд и налил себе еще «Реми Мартена». Лантхильда тоже придвинула к нему свою рюмочку.

— Пли-из, — сказал Сигизмунд. И выдал: — За баб-с гусары пьют стоя!

И встал.

— За бабс, — лихо вскричала Лантхильда. И тоже вскочила.

Они выпили. Второй раз коньяк пошел в девку легче.

— Ты заедай, заедай, — советовал Сигизмунд. — Итан.

— Итья, — поправила Лантхильда.

— Да фиг с ним, пусть итья, главное — кушай.

Девка налегла на ананас.

— Как Вавила, так вэр, а как я — так харя какая-то, — посетовал Сигизмунд.

Лантхильда ела и кивала.

Откушав, вытерлась рукавом. Снова рюмочку пальцем пошевелила.

— Погоди, — сказал Сигизмунд.

Лантхильда не вняла. Пошевелила рюмку настойчивее. Сигизмунд, посмеиваясь, налил ей еще. Вишь, разохотилась.

Она показала, чтобы он и себе налил.

Дальше Лантхильда благочиние нарушила. Видать, ого насмотрелась. С рюмкой в руках встала из-за стола. Прошлась по гостиной. Явно подражала кому-то, потому что манеры у нее вдруг стали американские. Еще не хватало, чтобы ноги на стол класть начала.

Подошла к портрету деда. Подбоченилась. Поигрывая рюмкой, начала разглядывать. Потом вдруг почесалась.

Сигизмунд потешался, глядя на нее.

— Атта аттинс, — задумчиво молвила девка. Капнула коньяком на пианино под дедовым портретом.

— Ну, ты полировку-то портишь, — встрепенулся Сигизмунд.

Девка повернулась к нему и строго указала на портрет.

— Надо.

— Что надо-то?

— Надо. Атта аттинс.

Так. Теперь в доме вводится культ поклонения предкам. Так сказать, перманентная родительская суббота. Еще не хватало перед портретом девкиного аттилы поклоны бить. Или плясать. С копьем и в юбке из листьев.

— Слышь, Лантхильд. Ты ведь не заставишь меня… — Сигизмунд собрался с мыслями. — Твоему батьке поклоны бить… а?

Девка посмотрела на Сигизмунда, по-птичьи дернув головой. И направилась к нему, целеустремленно, как робот-трансформер. Устремила на него палец.

— У нааст ут проблеем, — высказалась она, в точности копируя монотонную интонацию синхронного перевода.

113