Анахрон. Книга первая - Страница 112

112

Нет, точно что-то с Лантхильдой не в порядке. Только думать об этом не хотелось. Человек-то она хороший. И завтра они вместе встретят Новый Год. Сигизмунду почему-то казалось, что это правильно.

* * *

В шестнадцать ноль-ноль тридцать первого декабря Сигизмунд отключил в квартире телефон. Чтоб не звонили, не напрашивались в гости и не зазывали. Сегодня Сигизмунду хотелось жить на острове.

Лантхильда с утра была весела. Вчера, может, встала не с той ноги, кто ее разберет.

Вдвоем крошили на кухне салат. Картошки Лантхильда прежде не знала, но с легкой руки Сигизмунда пристрастилась очень быстро, в краткие сроки повторив исторический путь русского кулинарного искусства. Мясо Лантхильда тушила сама, не доверяя Сигизмунду. Она вкусно готовила говядину с чесноком, в этом ей не откажешь.

А больше ничего и не предусматривалось. Гостей-то они не ждали.

Телевизор, включенный, к девкиному восторгу, погромче, изрыгал благоглупости, достигая в этом феноменальных высот. Это, равно как и запах мандарин, создавало в доме новогоднюю атмосферу. И даже фильм «Карнавальная ночь», вроде бы, собирались показывать. Был такой унылый период, когда ничего советского принципиально не показывали, а гоняли американскую муть и мрачный, никому не понятный авангард. Теперь это позади.

Покончив с салатом, Сигизмунд сидел на кухне, курил. Уходить не хотелось. Смотрел, как Лантхильда выкладывает на блюдо дымящуюся говядину и шпигует ее чесноком. Как будто полжизни вместе живем.

Почувствовав на себе его взгляд, Лантхильда обернулась. Посмотрела вопросительно. Он кивнул, она улыбнулась в ответ и вернулась к своей работе.

Вот так. Будто полжизни вместе. А ведь еще несколько недель назад собирался надавать ей по ушам и сдать сержанту Кунику.

Потом перетащили в гостиную из кухни стол. Накрыли скатертью — облагообразили. Пока возились, Сигизмунд вдруг заметил, что под иконой стоит плошка с кашей. Овсянку девка залила кипятком и водрузила — чтоб годиск-квино, значит, кушала. Господи, что за дикость!

Поставили салаты, мясо, фрукты, шампанское. Ананасы, чтоб Лантхильду дивить. Ананасы в шампанском — во разложенцы-то.

Лантхильда явно понимала, что участвует в празднике. Может, не врубалась, в каком именно, но это не мешало ей радоваться.

Накрыв на стол, ушла в ванную. Плескалась долго, расточая ароматы шампуней. Потом долго сушилась. Когда, уже в одиннадцать вечера, Сигизмунд, изведясь от безделья, позвал ее праздновать, важно вышла из «светелки» принаряженная, с лунницей и распущенными волосами.

Волосы у нее были густые. И от хорошего шампуня блестели. По большому счету, все эти холеные дуры, что трясут патлами в рекламе, и в подметки девке не годились.

Довольная произведенным эффектом, уселась, чинно сложила руки. Сигизмунд встал, подошел к ней сзади и, положив руки ей на плечи, значительно произнес:

— Новый Год. Лантхильд, Новый Год.

Она заерзала, посмотрела на него снизу вверх. Вопросительно посмотрела. Не понимает?

Он показал на елку.

— Новый Год.

— Йоль?

— Ну пусть будет йоль, если тебе так легче. Йооль…

Он на мгновение встретился глазами с портретом деда. Дед будто кривовато улыбался. Это он с таким лицом на удостоверение фотографировался. Большой приколист был, небось.

Лантхильда тоже посмотрела на деда. А потом на Сигизмунда. Он выпустил ее плечи и сел за стол.

— Сейчас новый аттракцион будет. Гляди!

Девка доверчиво уставилась на бутыль шампанского. Сигизмунд процитировал то, что обыкновенно торжественно возглашалось в подобных случаях отцом:

— «Стал открывать с опаскою советское шампанское»…

Сигизмунд забыл, какой поэт написал эти чеканные строки. Помнил только, что из шестидесятников. Из того бессильного поколения пустоцветов в клетчатых рубашках, что всю жизнь просидело на кухне, бряцая на гитарке.

Пробка оглушительно полетела в потолок, потревожив монументальную люстру. Могучая белопенная струя щедро облила стол и едоков. Лантхильда визгнула и засмеялась. Кобель, поджав хвост, убрался подальше.

Оставшееся Сигизмунд разлил по бокалам. В телевизоре уже маячил Президент. А это означало, что через десять минут по высочайшей отмашке вся страна торжественно въедет в новый, 1997-й, год.

— Будь здорова, Лантхильд! — сказал Сигизмунд громко, поднимая бокал.

— Хайлс! — бойко отозвалась девка, проблеснув тремя свастиками на луннице.

Сигизмунд невольно покосился на портрет деда-орденоносца.

— Хайлс! — ответил Сигизмунд девке. И ничего, не подавился.

— Нуу, — потянула Лантхильда. — Таак… Наадо…

— Драастис, — подхватил Сигизмунд.

Они выпили шампанского. Из телевизора вместо торжественного, органного Гимна Советского Союза, зазвучало что-то невразумительное. Из оперы «Жизнь за царя». Про то, как русский мужик поляков заблудил. Сигизмунду как потомку каноника Стрыйковского это не могло быть по душе.

Шампанское Лантхильду изумило. Она глотала, с каждым глотком все шире вытаращивая глаза. Допив, громко рыгнула.

Сигизмунд засмеялся, сказал: «знай наших» и рыгнул тоже. Ананасы в шампанском, Игорь Северянин, серебряный век, блин.

Кобель выбрался из убежища, решив, что опасность миновала, и положил морду Лантхильде на колени. Она сунула ему кусок мяса.

Кобель жадно заглатывал добычу под столом, чихая от чеснока. Строгая девка сделала ему внушение. К благочинию призывала, не иначе.

Сигизмунд разлил по фужерам остатки шампанского. Лантхильда что-то радостное проговорила, крикнула троекратно «ункар хайлс» и постучала фужером об стол, расплескивая пену.

112